Чак Паланик - Колыбельная [litres]
– Джон боялся, что это было что-то заразное, и сжег все вещи Патрика, – говорит она. – Я купила книжку за десять центов. Я помню, погода в тот день была замечательная.
Согласно записям в полицейском досье, соседи еще три раза вызывали полицию по поводу нарушения общественного порядка – шумных домашних ссор в трейлере Бойлев (место 175 в парке жилых фургонов «Буена-Ноче»). А через неделю после самоубийства Синтии Мур умер Джон Бойль. Безо всякой очевидной причины. Согласно записям в протоколе вскрытия, концентрация алкоголя у него в крови могла послужить причиной остановки дыхания во сне. Также это могло быть позиционное удушье – он напился до бесчувствия и свалился на кровать в таком положении, что закрыл себе рот и нос. В любом случае никаких следов и отметин на теле не обнаружилось. В свидетельстве о смерти записано: причина не установлена.
Пересекая Иллинойс, Индиану и Огайо.
Элен говорит:
– Я не нарочно убила Джона. – Она говорит: – Мне просто хотелось проверить.
Точно так же, как мне – с Дунканом.
– Я проверяла свою догадку, – говорит она. – Джон все твердил, что душа Патрика по-прежнему с нами. А я все твердила, что Патрик жив, что он в больнице.
Она говорит: и теперь, двадцать лет спустя, шестимесячный Патрик по-прежнему там, в больнице.
Звучит как полнейший бред. Но я молчу. Не могу себе даже представить, как может выглядеть младенец после двадцатилетнего пребывания в коме, со всеми этими капельницами и трубками.
Мне представляется Устрица. С внутривенным кормлением и катетером на всю жизнь.
Убить тех, кого любишь, это не самое страшное. Есть вещи страшнее.
На заднем сиденье: Мона садится и потягивается. Она говорит:
– В Древней Греции самые сильные проклятия записывали гвоздями от затонувших кораблей. – Она говорит: – Моряки, погибшие в море… их нельзя было похоронить, как положено. Древние греки знали, что мертвые, которых не похоронили, как должно, становятся самыми беспокойными и самыми вредными духами с неуемной страстью к разрушению.
А Элен говорит:
– Заткнись.
Пересекая Западную Вирджинию, Пенсильванию, Нью-Йорк.
Элен говорит:
– Ненавижу людей, которые утверждают, что они видят духов. – Она говорит: – Никаких духов нет. Когда человек умирает, он умирает. После смерти нет никакой жизни. Смерть – это смерть. Люди, которые утверждают, что они видят духов, просто привлекают к себе внимание. Хотят показаться интереснее, чем они есть. Люди, которые верят в реинкарнацию, просто откладывают настоящую жизнь на потом.
Она улыбается.
– Но мне повезло, – говорит она. – Я нашла способ, как наказать этих людей и как заработать деньги.
У нее звонит мобильный.
Она говорит:
– Если ты мне не веришь насчет Патрика, могу показать тебе счет из больницы за этот месяц.
Ее мобильный так и звонит.
Она рассказывает не все сразу, а по частям. Пересекая Вермонт. Пересекая Луизиану, ночью. Потом – Арканзас и Миссисипи. Пересекая маленькие восточные штаты, иногда – по два-три за ночь.
Она принимает вызов и говорит в трубку:
– Элен слушает. – Она смотрит на меня, закатывает глаза и говорит в трубку: – Ребенок, замурованный в стену спальни? Он плачет всю ночь? Правда?
Остальное из этой истории я узнаю, когда мы вернемся домой и я покопаюсь в архивах.
Элен прижимает мобильный к груди и говорит мне:
– Все, что я рассказала и еще расскажу, это не для печати. – Она говорит: – Мы ничего не изменим, пока не найдем «Книгу теней». А потом, когда мы ее найдем, я сделаю так, чтобы Патрик поправился.
Глава двадцать вторая
Мы едем по Среднему Западу, радио в машине настроено на какую-то АМ-станцию, и диктор по радио говорит, что доктор Сара Ловенштейн была светочем нравственности и надежды в пустыне всеобщей бездуховности. Доктор Сара была честным, бескомпромиссным и высоконравственным человеком и не принимала ничего, кроме стойкой и непреклонной добродетели. Она была бастионом честности и прямоты – прожектором, который высвечивал все зло мира. Доктор Сара, говорит диктор, навсегда останется в наших сердцах и душах, потому что собственный ее дух был несгибаемым и не…
Голос умолкает на полуслове.
И Мона бьет по спинке моего сиденья, как раз в район почек, и говорит:
– Только не надо опять. – Она говорит: – Не надо решать свои внутренние проблемы за счет невинных людей.
И я говорю, чтобы она прекратила сыпать обвинениями. Может быть, это все из-за пятен на солнце.
Эти поговорить-голики. Эти послушать-фобы.
Баюльная песня звучит у меня в голове. Все получилось так быстро, что я этого даже не замечаю. Я уже засыпал. Кажется, я еще больше теряю контроль. Я могу убивать во сне.
Несколько миль тишины, «мертвый эфир», как это называется у радиожурналистов, потом радио снова включается и уже другой диктор говорит, что доктор Сара Ловенштейн была высоким моральным критерием, по которому миллионы радиослушателей мерили свою жизнь. Она была пламенеющим мечом в деснице Господа, посланная сюда, чтобы изгнать нечестивцев из храма…
И этот диктор тоже умолкает на полуслове.
Мона бьет по спинке моего сиденья и говорит:
– Это не смешно. Эти радиопроповедники – они же живые люди!
А я говорю: я ничего не делал.
А Элен с Устрицей смеются.
Мона сидит, скрестив руки на груди. Она говорит:
– Уважения у тебя никакого. Вообще никакого. Вот так вот просто бросаться силой, которой уже миллион лет.
Мона хватает Устрицу за плечи и толкает его со всей силы, так что он бьется боком о дверцу. Она говорит:
– И ты тоже. – Она говорит: – Диктор на радио, он такой же живой, как свинья или корова.
Теперь на радио играет легкая танцевальная музыка. У Элен звонит мобильный, она нажимает на кнопку приема и прижимает трубку к уху. Она кивает на радио и произносит одними губами: сделай потише.
Она говорит в трубку:
– Да. – Она говорит: – Да, я знаю, кто это. Вы мне скажите, где он сейчас, и как можно точнее.
Я убавляю громкость.
Элен слушает и говорит:
– Нет. – Она говорит: – Мне нужен белый с голубым бриллиант. Семьдесят пять каратов, фигурная огранка. Позвоните мистеру Дрешеру в Женеву, он знает, что именно мне нужно.
Мона вытаскивает из-под сиденья свой рюкзак, достает упаковку цветных фломастеров и толстую тетрадь в обложке из темно-зеленой парчи. Она открывает тетрадь, кладет ее на колени и что-то пишет в ней синим фломастером. Потом убирает синий и открывает желтый.
И Элен говорит:
– Не важно, какая охрана. В течение часа все будет сделано. – Она выключает телефон и бросает его на сиденье.
На сиденье между нами – ее ежедневник. Она открывает его и пишет какое-то имя и сегодняшнее число.
Книга на коленях у Моны – ее «Зеркальная книга». Она говорит, что у каждой уважающей себя ведьмы есть такая зеркальная книга. Что-то вроде дневника и поваренной книги, куда записывают заклинания, ритуалы и вообще все, что связано с колдовством.
– Например, – говорит она и зачитывает из «Зеркальной книги»: – Демокрит утверждает, что можно вызвать грозу, если сжечь голову хамелеона в огне на дубовых дровах.
Она подается вперед и говорит мне прямо в ухо:
– Знаешь, Демокрит. Корень как в демократии.
И я считаю – раз, я считаю – два, я считаю – три…
А чтобы заткнуть человека, говорит Мона, ну, чтобы он прекратил болтать, надо взять рыбу и зашить ей рот.
Чтобы вылечить боль в ухе, говорит Мона, нужно взять семя вепря, когда оно истекает из вагины самки.
В иудейской магической книге «Сефер ‘а разим» есть такой ритуал: нужно убить черного, еще слепого щенка – до того, как у него откроются глаза. Потом написать на табличке проклятие и вложить табличку в голову щенку. Потом запечатать его пасть воском и спрятать голову под порогом дома того человека, которому предназначается проклятие, и он никогда не заснет.
– Теофраст утверждает, – читает Мона, – что пионы надо рвать по ночам, потому что если, пока ты рвешь пионы, тебя увидит дятел, ты ослепнешь. А если дятел увидит, как ты подрезаешь пионам корни, у тебя приключится выпадение ануса.
И Элен говорит:
– Жалко, что у меня нет рыбы…
По словам Моны, нельзя убивать людей, потому что убийство отдаляет тебя от человечества. Убийство оправдано только тогда, когда ты убиваешь врага. Поэтому надо сделать так, чтобы жертва стала твоим врагом. Любое преступление оправданно, если ты делаешь жертву своим врагом.
Со временем все люди в мире станут твоими врагами.
С каждым новым убийством, говорит Мона, ты все больше и больше отчуждаешься от мира. Ты убеждаешь себя, что весь мир – против тебя.
– Когда доктор Сара Ловенштейн только начинала свое радиошоу, она не набрасывалась на каждого, кто звонил, с руганью и обличениями, – говорит Мона. – У нее было меньше эфирного времени, и аудитория у нее была меньше, и ей действительно, как мне кажется, хотелось помочь людям.
